Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]
Правда, в последнее время это происходило заметно реже: дядя Ройзман получил пространное письмо от своего дальнего родственника из Лемберга. Сей достойный господин, подвизавшийся на ниве адвокатуры и имевший кое-какие связи в венских юридических кругах, оказал Ройзману серьезную услугу, всячески проталкивая получение стариком привилегии на некое нововведение в конструкции особых «наручных часов с календарем и самостоятельным подзаводом». Понятно, что эти замечательные изобретения были сделаны не им самим, – разобрав до винтика два экземпляра наручных часов, приобретенных в свое время у Семенова, часовщик навел справки по линии своих бесчисленных связей в часовом мире – и, всесторонне обдумав полученные сведения, решил рискнуть. Риск вполне оправдался – «привилегии» на подобные новинки до сих пор не были выданы ни одному изобретателю ни в Австрии, ни в Германии, ни даже в часовой столице мира Швейцарии. Ройзмана, правда, грызло воспоминание, подкрепленное карточкой не известной никому канадской часовой фирмы «Ройал Уотчез Канэдиан», которую предъявил ему когда-то господин, продавший удивительные часы. Однако никто о такой конторе не слыхал, равно как и о загадочной фирме «Vacheron Constantin», которая, судя по надписи на циферблате, и выпустила это чудо часового искусства. Для собственного спокойствия старик дал Яше поручение – понаблюдать за «представителем» мифической канадской фирмы и уточнить, не проявляет ли тот какого-то интереса к часовой торговле? Яша, выждав пару дней, успокоил дядю; ни за кем он следить, конечно, не стал, но не преминул рассказать Олегу Ивановичу об этом курьезе. Тот посмеялся и махнул рукой – пусть, мол, старый еврей заработает себе денюжку, им это никак не помешает. Тогда-то и возник разговор о патентах и технических нововведениях, основанных на принесенных из будущего предметах.
В общем, Яша передал дяде Ройзману самые обнадеживающие сведения – и тот так обрадовался, что несколько дней подряд демонстрировал племяннику всяческое расположение и даже закрывал глаза на нашествие малолетних чумазых агентов. Однако, судя по всему, терпение у старика начинало давать сбой – вот и сейчас он вновь завопил:
– Яша, бикицер! Уже сделай что-нибудь, а то щас побью и не дам плакать!
– Дядя, не расчесывайте мне нервы! – ответил, выдерживая стиль, Яша. – Вы шо, спешите скорее, чем я?! Сейчас Яша выйдет и все сделает в таком виде, что вы будете довольны!
С некоторых пор Яша взял манеру отвечать дяде Натану весьма вольно; к его удивлению, Ройзман особо и не протестовал (что непременно случилось бы, позволь себе такую вольность любой из двух его родственников, служащих при лавке). Трудно сказать, что сыграло главную роль в том, что старик смягчился подобным образом, – скорее всего, спасибо за это следовало сказать все же Яшиным талантам на ниве частного сыска. Ройзман испытывал глубочайшее почтение к любому человеку, сумевшему создать себе репутацию в своем деле; надо отдать старику должное – едва он уловил, каким уважением пользуется винницкий племянник у заказчиков из еврейской общины Москвы, так сразу переменил отношение к некогда непутевому родичу. Что до манеры выражаться – привычный одесский говорок грел Ройзману сердце, примиряя его с иными Яшиными вольностями.
Ну дело есть дело. Яков нехотя выбрался из-за стола (дядя Натан поставил племяннику настоящий канцелярский стол, купленный по случаю, на распродаже старой мебели статистического департамента Московской губернской управы) и поплелся встречать визитера. Работать не хотелось – за два дня, прошедшие после пострелушек в Фанагорийских казармах, поспать удалось не больше трех часов. Впрочем, Яша был доволен собой – визитеров из будущего удалось обложить такой плотной слежкой, что каждый их шаг становился известен Яше буквально в тот же день. Ему пришлось даже осваивать помаленьку основы делопроизводства – чтобы не запускать многочисленных записей, касающихся «подследственных», а также выплат «поощрительных сумм» своим помощникам. Суммы выходили немаленькими – впрочем, ни Корф, ни Олег Иванович не скупились и деньги на сыскное дело отпускали без заминок, сколько попросят. И все же Яков уже стал подумывать о постоянном помощнике, который мог бы вести бумаги. Но, конечно, для этого придется отыскать другое место – заниматься подобными вещами в лавке Ройзмана было бы верхом неосторожности. Да и не поймет дядюшка…
В узенькой прихожей Яшу дожидался Семка – тринадцатилетний сорванец с Болотного рынка. Яша познакомился с ним год назад, когда следил за кем-то из должников дяди Натана. Паренек оказался не по годам хватким, совершенно лишенным и московской наглости, и деревенской неторопливости и тугодумия, – и пришелся в Яшиных делах как нельзя кстати. С тех пор он обращался к услугам Семки регулярно, а тот был и рад – платил Яша по совести, никогда не пытаясь обжулить ценного сотрудника.
Всю последнюю неделю Семка как приклеенный ходил за Дроном и Виктором. Яша начал было думать, что перегибает палку, – как бы наплевательски ни относились гости из будущего к местной полиции, должна же быть у них хоть капля здравого смысла и осторожности? А найдись она – Семку могли и засечь; мальчишкам свойственно увлекаться, а тут – неделя слежки без перерыва…
Как оказалось, опасался он не зря. Выглядел Семка, мягко говоря, предосудительно: свежерасплывшийся синяк под глазом, сбитые костяшки пальцев (дрался, подумал Яша), разодранный ворот рубахи-косоворотки с наспех замытыми пятнами крови…
Дело было так: поошивавшись некоторое время возле «Ада» (Семка уже привык «перехватывать» своих клиентов там, на Большой Бронной), юный филер дождался, когда Дрон и Виктор в сопровождении студента Лопаткина и еще какого-то типа вышли из чебышевского дома и неторопливо пошли в сторону Тверской; незнакомый господин нес коробку вроде тех, в которых хранятся дамские шляпки. Нес он ее исключительно бережно: «Быдто там внутре торт с кремами – наверное, бонбу нес, скубент…» – добавил, утирая разбитый нос, Семка.
Об этом Яша и сам догадался, благо ему уже случалось видеть нечто подобное; Семка же, немного познакомившийся за время слежки с замыслами сообщников Геннадия, ничуть не испугался появлению на сцене адской машины. Не особенно скрываясь, то обгоняя «клиентов», то выпуская их вперед, мальчик «довел» их до самой Тверской улицы. Там «бомбисты» поймали извозчика и направились в сторону Тверской заставы. Малое время спустя за ними последовал и Семка – на подвернувшемся кстати «ваньке».
Доехав до Новых Триумфальных ворот[26], извозчик свернул в сторону Большой Бутырки; оттуда, миновав Бутырки, неспешно выбрался за черту города. Проехав еще примерно полчаса, пассажиры сошли и дальше отправились пешком. Семка последовал за ними; пройдя насквозь неширокий перелесок, они вышли к полянке, на краю которой прилепилась не то сараюшка, не то заброшенная баня.
Судя по поведению гостей, они бывали здесь уже не в первый раз: тот, четвертый, незнакомый, уверенно вел спутников именно к этой халупе. Здесь, в лесу, Семке было уже труднее скрываться; пришлось отстать от четверки шагов на сто и наблюдать за ними издали.
Так мальчик и довел своих клиентов до самой постройки – и, притаившись в кустах на другой стороне поляны, принялся наблюдать.
Сначала все четверо зашли в сараюшку; малое время спустя трое из них вышли наружу и поспешно отдалились, пристроившись за стволом огромного дуба, будто нарочно росшего шагах в двадцати от хибары. Там они и принялись ждать, негромко переговариваясь и время от времени кидая взгляды на избенку.
Еще подбираясь к поляне, Семка исхитрился заметить, что в стенах развалюхи имелись подслеповатые окошки; одно из них и выходило как раз на сторону, противоположную той, с которой рос дуб. Так что, подождав немного и убедившись что незнакомый господин («Жженый», как назвал его для себя Семка; лицо незнакомца было покрыто пятнами, будто огромными оспинами, как зажившими ожогами) обосновался в строении надолго, мальчик решил заглянуть в окошко – благо трое других «бомбистов» увидеть его не могли.
Сказано – сделано, и Семка крадучись обогнул полянку и подобрался к халупе. Ему повезло – Жженый так и не вышел наружу, а никто из троих оставшихся, в свою очередь, его не побеспокоил. Но стоило Семке подобраться к окошку и заглянуть…
Первое, что увидел мальчик, придя в себя, – лицо Лопаткина, склонившееся над ним. Семка лежал на земле; в голове низко, протяжно гудело, глаза заливала какая-то липкая гадость. Все, что он сумел вспомнить, – это страшный удар, вспышка, и он летит спиной вперед в кусты…
